Копия и канон

Выставка «Сохраненная традиция: копии фресок XIII-XV веков из коллекции Псковского музея-заповедника », начавшая свою работу в Приказных палатах Псковского Кремля, не закрылась, как предполагалось, в начале сентября. И славно: из-за отпусков многие не смогли её увидеть. А посмотреть стоит.

На экспозиции представлены ко-пии фрагментов фресок Мирожского и Снятогорского монастырей, а также церкви Успения Богородицы в Мелетове, сделанные студентами Санкт-Петербургской академии художеств (института имени Репина) в разные годы во время летних сезонов по реставрационной практике.

Древний Псков, давший миру замечательные школы иконописи, каменного зодчества, ювелирного мастерства и книжной миниатюры, не столь прославлен фресковой живописью: известны только три полных комплекса росписей: Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря, расписанный византийцами по заказу епископа Нифонта в середине XIII века, собор Рождества Богородицы в Снятогорском монастыре 1313 года и Успенская церковь в Мелетове (1465 год). Кроме того, обнаружены фрески в остатках храмов Рождественской батареи в Довмонтове городе – вот и всё.

Причём практически ни один из этих памятников не доступен в полном виде для публики: даже в музейном Мирожском монастыре значительная часть росписей почти всегда закрыта реставрационными лесами. Чтобы посмотреть фрески из Мелетова и Снятогорского монастыря, нужно предварительно договариваться со смотрителями – широкого доступа, пока не закончится реставрация-консервация, нет и будет он не скоро, а росписи храмов Рождественской батареи и вовсе находятся в Эрмитажных фондах.

Так что можно сказать, что выставка в Приказных палатах – это уникальная возможность для псковичей увидеть псковские фрески – по крайней мере, в натуральную величину, а не в виде альбомной репродукции, которая – именно из-за своего маленького размера, - не в состоянии передать художественное впечатление, которое должно производить масштабное, монументальное искусство фрески.

Профессиональная реставрационная копия, кроме размера, воссоздаёт также то, что не может передать никакая, даже самая совершенная фотография, а именно фактуру фрески: по слою левкаса, положенного на холст, моделируются неровности и разрушения штукатурки: выпуклости, выбоины и трещины, следы потёков воды и т. п. – сами эти копии уже являются уникальными и редкими произведениями мастерства художника-копииста и в таком качестве достойны внимания.

Впрочем, самое интригующее на этой выставке – иное.

На простой, казалось бы, вопрос о том, ЧТО ТОЧНЕЕ: «субъективная» копия, сделанная художником, или «объективная» фотография? – нет однозначного ответа.

Дело в том, что человек, адекватно воспринимающий произведение искусства, правильно прочитавший его код, лучше может воспроизвести первоисточник, чем любое механическое средство копирования. Так, Моцарт записал со слуха Сикстинскую мессу – и даже если в исполнении, которое он услышал, были фальшивые ноты или пропуски звуков по вине исполнителей, в нотах, записанных им, этих случайных погрешностей уже не было: один гений расслышал идею другого и воспроизвёл её [ 1 ].

Механическая «объективность» вообще – обманчивая вещь: так, при опознании преступника часто используют не фотографию, на которой человек часто сам на себя не похож, а рисунок, сделанный специальным криминалистом-рисовальщиком. Что или, вернее, кто тут «объективнее»? человек или машина?

Поэтому даже цвет ризы святого с фрески, воссозданный художником, возможно, более адекватно передаёт оригинал, чем самая лучшая, самая сложная фотокамера, а, значит, копии, выставленные в Приказной палате – верны оригиналу в самом точном значении этого слова.

С другой стороны, копия, сделанная живым человеком, при всём стремлении к скрупулезному следованию образцу, неизбежно несёт в себе субъективные черты этого человека: то, что именно он увидел, услышал, смог передать, и любая, даже самая точная копия – всегда авторское произведение. Это отлично знали древние мастера иконописи, и именно поэтому в искусстве того времени не существовала проблема канона и индивидуальности: следуя канону, каждый мастер был самим собой; копирование было одновременно и обучением технике, и интерпретацией наследия прошлого, и частным случаем развития традиции в индивидуальном творчестве.

И если увидеть эти точные, ещё раз подчёркиваю – очень точные копии, в качестве оригинальных авторских произведений, которыми они – парадоксально, - являются, то выставка в Довмонтовом городе вырастает в явление чрезвычайно, на мой взгляд, интересное.

Духовные проблемы современности: надлом, трагическое ощущение действительности, кошмар существования в мире, одиночество и тоска – вот темы современного искусства, гениально выраженные экспрессионизмом.

Черты, роднящие это художественное течение с древним и традиционным искусством, были обнаружены более ста лет назад.

Копируя древние фрески, современный художник, рождённый нынешним веком, исподволь, а, возможно, сознательно, подчёркивает и «педалирует» эту экспрессивность.

Так возникают эти картины-копии: одновременно цельные и полуразрушенные, древние и современные, авторские и анонимные.

Как знать, возможно, перед нами идеальные иконы нового века, во всех смыслах слова икона: абсолютно канонические и абсолютно современные, передающие трагизм и фрагментарность разрушающегося мира, живые священные изображения.

Юрий СТРЕКАЛОВСКИЙ.

1 Кстати, именно поэтому в среде музыкантов, как правило, мало аудиофилов: они равнодушны к качеству звуковоспроизводящей техники, потому что слушают не звуки, а музыкальные идеи. Если пользоваться категориями коммуникационной теории Романа Якобсона, «в канале связи исчезает шум».