Смерть традиции!

Пришло время перенести акцент с «духа народа» на конкретные особенности и интересы правящих групп

По мере приближения 2008 года в экспертной среде активизируются дискуссии о характере нынешнего российского государства и складывающегося в нем если и не режима личной власти, то по крайней мере персоналистской системы управления. Среди обсуждений привлекает внимание продолжающийся обмен мнениями на сайте www.liberal.ru, в котором приняли участие многие заметные в стране интеллектуалы разной идеологической направленности. В этой и других дискуссиях проявились характерные черты современных подходов к оценке российской государственности и ее перспектив.

Вспомнить все…

Владислав Иноземцев в Пскове, январь 2006 года. Фото: Александр Тимофеев

Во-первых, объясняя особый характер развития нашей страны, практически все современные российские исследователи отошли, и притом далеко, от изучения и ее истории, и реальных социальных процессов, обусловливающих нынешнюю эволюцию России. Их мысль течет среди абстрактных законов политического процесса, закономерностей формирования национальной идентичности, неочевидных исторических параллелей и уроков, а также неких высших сущностей типа национального интереса или воли народа.

Во-вторых, большая часть исследователей прямо или косвенно разделяет общество на элиту и народ, не опускаясь не то что до изучения, но даже до признания наличия более мелких социальных акторов. Интересы групп и классов, отдельных частей элиты и тем более профессиональных групп не рассматриваются вообще. Аналогичным образом о внешнем мире говорится лишь то, что он стремится помешать развитию России – как будто он един в этом стремлении, а все другие интересы и цели у него вообще отсутствуют.

В-третьих, отечественные исследователи в своем большинстве полностью перешли на позиции цивилизационного подхода (хотя часто критикуют его отдельных западных представителей). Обусловлено это, на наш взгляд, не видимыми преимуществами такой парадигмы, а тем, что она тешит самолюбие авторов как представителей страны, в одиночку составляющей особую (или самую особенную) цивилизацию.

И, наконец, в-четвертых, отечественные авторы все более склоняются к тому, что залогом успешного развития России является восстановление неких исторических норм, якобы свойственных российскому архетипу. Упоминания Византии, ее духовности, будто бы присущего этой империи стремления жить в соответствии с высокими нравственными канонами, встречаются все чаще. Это напоминает размышления африканских диктаторов о высокой духовности их народов – увы, поруганной европейской колонизацией.

Подобные наивные воспоминания о никогда не существовавших картинах вкупе с абстрактными эскизами нации, элиты и враждебного им внешнего мира доминируют над современными представлениями о том, как следует подходить к оценке природы и перспектив развития общества. Идеей православной нации маскируются безумные социальная стратификация и имущественное неравенство; при этом оказывается, что с «исторической точки зрения» особенности византийской культуры заслуживают большего внимания, чем, например, причины и последствия массовых репрессий 1937–1938 годов.

Эти попытки «вспомнить все» отражают, на наш взгляд, общий недостаток большинства отечественных политологов: они бегут от реальности, не хотят (и не всегда могут) ее анализировать, предпочитая пребывать в мире абстракций.

Три важные задачи

Для того чтобы объективно оценить логику развития российского общества и власти, нужно оставить византику профессиональным медиевистам и сосредоточиться на более коротком временном отрезке – прежде всего на ХХ столетии, анализируя реальные факты истории России, СССР, а потом и новой России, сопоставляя обнаруживаемые тенденции с процессами, происходившими в мире в этот период, и оценивая не столько риторику элит, сколько социальные реалии.

Для начала желательно сократить временной горизонт исследования, что позволит увидеть три достойных внимания обстоятельства.

Во-первых, в ХХ веке оформилось лидерство открытых и демократических государств над замкнутыми автократическими режимами – как в экономическом и социальном развитии, так и в совершенствовании технологического и инновационного потенциала. Сегодня ни одно «не вполне демократическое» государство не выступает нетто-экспортером высокотехнологичных товаров и технологий в страны «первого» мира. Характерным для экономики ХХ века стало и то, что ни одно «не вполне демократическое» государство не смогло опередить лидеров западного мира по экономическому потенциалу. Исходя из этого, следует более реалистично оценить потенциал «авторитарной модернизации».

Во-вторых, экономическая успешность ведущих стран стала базироваться на двух важнейших факторах: на диверсифицированном характере народного хозяйства и успехах в производстве и внедрении новых технологических решений. Узкоспециализированными – на производстве полезных ископаемых, энергоносителей или даже массовой промышленной продукции – остаются лишь экономики «второго эшелона». При этом сформировалась совершенно новая система международного обмена, обеспечивающего преимущества странам, которые производят наукоемкую продукцию, продаваемую на внутреннем и внешнем рынках. Учитывая этот факт, не следует упиваться риторикой энергетической сверхдержавности.

В-третьих, ХХ век продемонстрировал провал всех примеров политически (и тем более – идеологически) запрограммированного развития. Все grandes projets – от Британской империи до мировой системы социализма, от «третьего рейха» до СССР – к концу столетия полностью разрушились. США – последняя из великих держав, идентичность которой во многом имеет ценностно-религиозную природу, начинает сталкиваться со всевозрастающими трудностями в экстраполяции своей модели на внешний мир.

Россия в ушедшем столетии совершила все ошибки, которые могла совершить крупная европейская держава. Развитие страны на протяжении большей части ХХ века определялось идеологической доктриной, сторонники которой нанесли жизненным силам государства почти невосполнимый урон. Огромный хозяйственный потенциал был растрачен в бездарном противостоянии остальному миру. Исполненная как «социальный проект» научно-техническая революция не затронула большую часть экономики, а общество не ощутило ни ее итогов, ни потребности в ней. Пришло время перенести акцент с «духа народа» на конкретные особенности и интересы правящих групп, не пытаясь изобразить их защитниками национальных интересов по определению.

Особенностью России ХХ века стали такие резкие смены элит, которые не переживала ни одна из ведущих стран мира. Истребив (или изгнав) представителей традиционных аристократических элит конца XIX столетия, страна подорвала естественную преемственность, основанную на наследуемости власти, титулов и собственности, и на порождаемом ею ощущении ответственности представителей элиты за судьбы страны. Парадоксом советской системы оказалось то, что политическая элита, власть которой основывалась на идеологии, была отделена от собственности, а также, по сути, и от любой возможности ее присвоения. Отношение к стране как к собственности, характерное для прежних элит, сменилось отношением к ней как к объекту владения, который можно использовать пусть до поры до времени, зато любыми способами.

В 1990-е годы из этого состояния совершился новый переход: в отличие от Запада, где политика – разновидность менеджмента, а политики подвергаются меритократическому отбору, идеологическая дезориентация российского общества потребовала новой основы для социальной стратификации, каковой стало богатство новых собственников. Последние забыли об идеологии, но не избавились от менталитета временщиков, под прикрытием откровенной демагогии перекачивая миллиарды бюджетных долларов в зарубежные банки.

Соединение собственности с властью и их свободная конвертация друг в друга, а никакие не духовность или евразийскость есть характерная черта российской власти начала нового столетия. В этом состоит правда, не совместимая ни с какими законами. Особый драматизм ситуации придает то, что новая элита сложилась не в продолжительной борьбе за некие политические цели (как формировалась большевистская элита в начале ХХ века, нацистская – в 1920-е годы в Германии и даже ельцинская в период подъема демократического движения), а в ходе совместных обучения (юрфак Ленинградского университета), службы (резидентура КГБ в Восточной Германии), коммерческой деятельности (комитет по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга) или жизни неподалеку (дачный кооператив «Озеро»).

Эта элита собрана совершенно случайным образом, а ее важнейшим скрепляющим элементом являются бизнес-интересы. Стремление к обеспечению институционализированного материального благополучия – вот что связывает сегодня воедино российский политический класс. Кроме того, новая элита формирует в своих членах ощущение вседозволенности, порождающее преклонение перед государством, которое существует у людей этого типа лишь до тех пор, пока они уверены в том, что «государство – это мы». Избегание экономических целей российской политической элиты обесценивает любое политологическое исследование современной России.

Важно и то, что нельзя постичь суть происходящего в России, оценивая его изнутри парадигмы, которую власть навязывает обществу. Например, принято винить в нынешних проблемах бюрократию, которая не позволяет обществу контролировать власть. Но так ли это? И разве бюрократия не создана нынешней властью для ее собственных целей? На наш взгляд, ссылки на бюрократию применяются для того, чтобы не раскрывать истинные замыслы властей, которые исполняются весьма эффективно.

Вспомним, например, административную реформу Дмитрия Козака или отмену социальных дотаций по Михаилу Зурабову. Всем известно, что эти проекты провалились. Однако было бы правильно сказать, что они не достигли лишь декларировавшихся целей – в то время как их проведение принесло инициаторам десятки и сотни миллионов долларов, банальный «распил» которых скорее всего и был подлинной целью нововведений. В данных случаях президент, федеральные органы власти, Госдума и бюрократы на местах сработали в полном взаимодействии друг с другом.

Или, например, распространено мнение о том, что демократия в 1990-е годы не удалась. Но так ли это? Кто сказал, что успехи демократии нужно измерять уровнем жизни граждан и масштабом нефтяных доходов? Между тем нетрудно понять, почему этот штамп вброшен в общество: в 1990-е годы демократия не удалась в глазах тех, кто потерял свои посты после «пролета» Анатолия Собчака на мэрских выборах в Петербурге в 1996 году. По той же причине 2000-е годы, когда Владимир Путин и его друзья заняли руководящие посты в стране, воспринимаются элитами как сугубо демократическая эпоха. И так далее.

Если оценить нынешнюю элиту страны и проводимую ею политику с таких позиций, результаты политологического анализа могут быть скорректированы.

Страна, в которой мы живем

Для того чтобы объективно оценить логику развития российского общества, следовало бы исходить из того, что сегодня в стране установился трогательный консенсус предпринимательствующей власти и коррупционной бюрократии. Представители власти в своем большинстве прямо вовлечены в бизнес-схемы и принимают решения, изменяющие не только допустимый вид и характер этих схем, но и круг их конкретных участников. Представители бюрократии извлекают доход из создания препятствий по ходу исполнения принятых решений, на что власть закрывает глаза, заранее смирившись с тем, что подобная рента является платой за лояльность исполнителей. Единственное, что может вызвать резкую реакцию, – попытки в низовых звеньях внести коррективы в общий план утвержденных выше сделок.

Поэтому российское чиновничество не стоит рассматривать как сплоченную группу. Она жестко разделена на две категории. Говорить о коррупции на самом верху государственной пирамиды не вполне корректно: на этом уровне доход извлекается из установления правил игры, а не из их нарушения или обхода. Такое положение вещей не позволяет говорить о представителях власти как о государственниках, каковыми они себя именуют. Ведь государственником человека могут сделать только поступки, направленные на укрепление государства, а не место в чиновничьей пирамиде или его самоощущение.

Странный режим, ныне сложившийся в России, ставит своей задачей перераспределение в собственную пользу значительной части общественного (и частного) достояния. Остальные задачи – внутри- и внешнеполитические – вторичны по отношению к этой цели. Право власти распоряжаться судьбами страны и народа закреплено в Конституции, наделяющей президента правами верховного арбитра и активного политического игрока.

В условиях, когда мечтой нынешней власти является управление Россией на основе мифологизированных исторических традиций, используемых для дальнейшей изоляции страны от мира, целью российских либералов должна стать десакрализация этих мифов и их разрушение ради формирования светского демократического гражданского общества, способного определять ориентиры и задачи на основе объективных потребностей. Нужно порвать с традицией абсолютизации государственничества, осознав, что в последние полтора века главным врагом российского народа было российское государство, ставящее себя над народом и навязывающее ему свои представления и цели.

Опыт 1980-х и 1990-х годов показывает прочность такого положения вещей. Усилия Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, выросших внутри прежней системы, не принесли ожидаемого результата. Персоналистский режим вскоре возродился в еще более уродливых формах, чем в советский период. Российские демократы начала 1990-х годов написали Конституцию, не гарантирующую подлинного разделения властей, так как в глубине души не верили в возможность стабильного и устойчивого воспроизводства демократической традиции. В таких условиях пришло время признать: эффективное ограничение власти отечественной бюрократии возможно только извне. Создание новых институциональных условий может стать реальностью только тогда, когда Россия вольется в более крупную политическую общность, распространяющую на нее свои правовые нормы, которые российские власти не смогут извращать или изменять.

Иначе говоря: если власть не может распоряжаться суверенитетом страны на благо ее народа, лучше лишиться такого суверенитета или его части. Ошибкой Горбачева (и в еще большей мере – его западных партнеров) стало то, что они ограничились демократизацией и разоружением СССР, но не интегрировали его в структуры типа Европейского союза, что могло бы обеспечить невоспроизводимость автократических форм руководства страной. Сделать это – задача либералов следующего поколения. Надо забыть о византийской духовности и поставить задачей-максимум вступление России в объединенную Европу, а задачей-минимум – реформирование страны на основе европейских правовых норм и политических практик. Ведь если история нашей страны и доказывает что-то достаточно четко, так это то, что она ускорялась в развитии и выходила на передовые рубежи лишь тогда, когда решительно порывала с традициями, которые сейчас возрождаются «православной» и «государственнической» бюрократией.

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ,
доктор экономических наук, директор Центра
исследований постиндустриального общества.