На перекрёстке Ленина и Пушкина. Часть первая

Год назад Пушкинский театральный фестиваль в Пскове открылся спектаклем «Граф Нулин». Тем самым, с борзыми собаками, группой Drift, с пионерами и пионерками… ХХII фестиваль начался совсем иначе. Вместо советского духа был дух викторианской эпохи. В театральном вестибюле установили огромный портрет Оскара Уайльда. Октябрятской звёздочки на нём не было.

«Это падение в духовном смысле важнее, чем его взлёт»

Театральную часть фестиваля открыли спектаклем «Рыбак и его душа» по сказке Оскара Уайльда. Художественный руководитель псковского драмтеатра Василий Сенин, рассуждая на пресс-конференции в день открытия о фестивальном репертуаре, постарался объяснить, что имелось в виду, когда для Пушкинского фестиваля отобрали спектакль, поставленный по сказке Оскара Уайльда. Василий Сенин назвал имена Питера Гринуэя и Сергея Эйзенштейна, видимо, имея в виду сценарий фильма Гринуэя «Рукопожатие Эйзенштейна», к которому у руководителей Госфильмофонда и Министерства культуры России недавно возникли претензии.

Сцена из спектакля «Рыбак и его душа», Школа драматического искусства, Москва. Фото: Андрей Кокшаров

И ещё Василий Сенин упомянул вызвавший скандал фильм «Чайковский», который собирался снимать Кирилл Серебренников. В обоих случаях претензии к сценариям якобы были одинаковые: в них упоминалась «нетрадиционная сексуальная ориентация».

Однако в России произведения Оскара Уайльда пока не запрещены. Более того, спектакль «Рыбак и его душа», показанный на Большой сцене псковского драмтеатра артистами Школы драматического искусства, был воспринят публикой благожелательно. Недовольных нашлось немного.

Незадолго до начала спектакля режиссёр Игорь Яцко рассказал о том, что Уайльд интересовался Россией и вообще у Пушкина и Уайльда есть что-то общее: «Пушкин – денди, поклонник английского стиля. Оба парадоксалисты… Их роднит стремление к красоте…»

Я задал Игорю Яцко один вопрос: «Вы рассказали о том, что роднит Пушкина и Уайльда. А что их отличает?»

«Мне кажется, что у Уайльда есть такой игровой приём, которым должны владеть актёры. Он называется «игра в интерьере», - ответил режиссёр спектакля «Рыбак и его душа». – Это как если бы произведения искусства разговаривали об искусстве. Здесь актёр не может существовать в своём чистом виде. Но он и не является в чистом виде персонажем, не является психологическим объектом. То есть он должен найти такую игровую позицию, но не на подмостках, а внутри… У Пушкина в пьесах более сильно выражена мистериальная природа. Он очень сильно связан с такими понятиями, как «дух» и «красота». В большей степени, чем Оскар Уайльд. Дух, рождающийся внутри красоты… Или, в конце концов, освобождение духа от красоты. Это была тема жизни и творчества Пушкина… Оскар Уайльд – певец красоты, он – эстет. Это упоение красотой до саморазрушения. Он связан с божественной частью красоты, которая роднит его с небесами, но он на этом не останавливается и идёт до конца. Поэтому там присутствует гибельность. Уайльд призывает людей к некой терпимости. Не судите, да не судимы будите. Он противоречив, но обращается к человеколюбию. Пушкин, конечно, более целостен. Он идёт более гармоничным путём. «Маленькие трагедии» во многом посвящены тому, что дух рождается внутри красоты. Его творческая биография более последовательна. А у Уайльда – сильный зигзаг, взлёт наверх, а потом – сильное падение. Хотя это падение в духовном смысле важнее, чем его взлёт».

Рассказать проще, чем поставить. Как сделать так, чтобы «произведения искусства» заговорили об искусстве? Причём сделать так, чтобы это не было скучно или пошло? Тем более что изначально «Рыбак и его душа» – не пьеса.

Игорь Яцко объяснил, что именно было сделано для того, чтобы спектакль получился: «Роль автора растворена. Всё объединено игрой в салон. Салон эстетствующих людей в стиле викторианской эпохи. Салон, лавка древностей, антикварная лавка, ироничность, поиск красоты…»

Автор растворился не только в артистах, но и в музыке. Музыка Андрея Емельянова и Антонио Грамши – это такая дорога, по которой двигаются сказочные герои.

Пушкинский рыбак выловил в море золотую рыбку, а уайльдовский рыбак – морскую деву. Морская дева оказалась более безжалостна. Она посягнула на душу.

Режиссёр сравнил морскую деву с «высоким холодным чистым искусством». Морская дева требует жертв. Влюблённый молодой рыбак соглашается на замену: морская дева взамен на душу. Рыбаку кажется, что в этом нет ничего страшного. Невелика потеря. Душа как ненужное приложение к телу. Не так ли? Типа аппендицита. Зачем она? Какая в ней польза?

Одинокая душа пускается в экзотические путешествия, в своих исканиях заглянув в «зеркало мудрости» (в этот момент на сцене кроме зеркала появляется ноутбук с Интернетом, на экране появляется Владимир Путин, в зале – заметное оживление).

«Рыбак и его душа» – очень современный спектакль. Несмотря на свечи, смокинги и вечерние платья. Самое сильное – это, конечно, финал. Если бы Уайльд написал другой финал, сказочная дорога могла завести совсем в другую сторону. В противоположную.

Когда с рыбаком всё уже кончено, внимание переключается на священника. Он из тех ветхозаветных хмурых священников, обожающих насылать проклятия. Их религия – возмездие. Для таких людей влюблённый, отрёкшийся ради любви от Господа, – «убит праведным Господним судом», и поэтому – «прокляты были в жизни, прокляты будут и в смерти». Вся его религия замешана на «гневе Господнем». В сущности, вся их религия – гнев. Гнев – их бог.

Артисты московской Школы драматического искусства, «игравшие в интерьере», очень бережно и изящно донесли до зала важнейшую мысль Уайльда (тем самым вызвав у небольшой части зрителей сильнейшее отторжение).

Дух вышел из красоты, как любовь вышла из красивых белых цветов, выросших на Погосте Отверженных.

Священник собирался по обыкновению клеймить и проклинать, но насмотревшись на красоту, вдруг, сам того не желая, заговорил о любви («и заговорил он не о гневе Господнем, но о Боге, чьё имя – Любовь», «и благословил он море и дикую тварь… и фавнов благословил, и гномов…»).

Всех, кого мог, тех и благословил. Вышел за пределы своего узколобого привычного мира.

В наши воинственные времена, когда универсальное оружие на все случаи жизни – нетерпимость, лучшего начала для фестиваля и быть не могло.

«А это действительно антракт? Или спектакль уже закончился?»

Если в «Рыбаке и его душе» зрители увидели викторианский салон, то в спектакле петербургского Театра на Литейном «Роман в письмах» (режиссёр-постановщик Игорь Ларин) действие происходит как бы в русском аристократическом салоне времён Николая I (в 1829 году). В интерьере там играют другую игру. Вселенского масштаба там нет и быть не может. Наоборот, всё камерно и воздушно.

Сцена из спектакля «Роман в письмах», Театр на Литейном, Санкт-Петербург. Фото: Андрей Кокшаров

Кажется, что играть тут совершенно нечего. Саша пишет Лизе, Владимир пишет другу, Лиза пишет Саше… Пушкин писал-писал и не дописал. Ни в деревне, ни в городе не происходит ничего необычайного. Нет даже уверенности, что там живёт любовь. Так, всего лишь её контуры понемногу проступают.

В современном театре часто ставят спектакли-письма, и почти столь же часто это бывает скучно. Но не в этот раз. «Роман в письмах» оказался короткий и гармоничный.

Может быть, потому что показывали его в Малом зале, отклик был очень живой. И снова музыка помогла поддержать разговор, приподняла его над сценой и вынесла на необходимую высоту.

Две почти бесспорных театральных удачи для начала – это для псковского театрального фестиваля слишком необычно. В последнее время так не бывало. [См.: А. Семёнов. Когда «поёт» Пушкин – музы молчат. Часть первая; Когда «поёт» Пушкин – музы молчат. Часть вторая; Акты возмездия.] Поводов для «праведного зрительского гнева» пришлось ждать до спектакля, который показали третьим. Это были «Маленькие трагедии» Государственного русского драматического театра Удмуртии.

«Маленьких трагедий» на ХХII фестивале показали две: удмуртскую и омскую. По идее, если сложить две «Маленькие трагедии», должна получиться одна большая. Это ли не трагедия? Особенно имея в виду воскресный омский спектакль.

Кажется, что вначале организаторы фестиваля усыпили бдительность, чтобы потом совершить резкий сюжетный поворот. В выходные был полноценный парад беспомощности. На сцену один за другим самодовольно выходили засадные полки малохудожественной самодеятельности.

Но перед этим была ещё пятница, спектакль из Ижевска. У режиссёра и драматурга Петра Шерешевского «Маленькие трагедии» получились огромными, на три с половиной часа. Да к тому же с грандиозными декорациями.

В антракте, несмотря на декорации, многие зрители бросились в гардероб. Выстроились целые очереди. Люди поспешно покидали театр. Ко мне даже подошёл обеспокоенный зритель и уточнил: «А это действительно – антракт? Или спектакль уже закончился?» Ему не хотелось выглядеть одиноким дураком.

Нет, не закончился. Всё только начиналось. Моцарт был ещё жив. Каменный гость ещё не объявился.

Уходящие зрители напоследок сравнивали только что увиденное с тем, что показал в прошлом году новосибирский театр «Красный факел».

Да, параллели имеются. «Евгений Онегин» Тимофея Кулябина тоже игрался в современных декорациях. Да и Пётр Шерешевский «Красному факелу» человек не чужой. Но у Кулябина всё было более прочувствовано и осмысленно. Там слова Пушкина по крайней мере не терялись.

Один псковский художник в перерыве меня спросил: «Ну как вам?» – «Есть плюсы и минусы». – «Неужели есть плюсы?» – удивился он. «По-моему, есть». – «Плюсы – это семь ванн?»

Семь ванн на колесах, которые то и дело в фантазиях Петра Шерешевского в «Маленьких трагедиях» трансформируются в столы и кровать, действительно играют важнейшую роль. Это ванны-колыбели-кровати-гробы… Они же – материнские утробы. В общем, это почти всё.

Впрочем, фантазии Петра Шерешевского и его соавторов не ограничились только этим.

Сцена из спектакля «Маленькие трагедии», Государственный русский драматический театр Удмуртии, Ижевск. Фото: Андрей Кокшаров

Характерно, что омская «Студия Любови Ермолаевой» в своих «Маленьких трагедиях» без ванн-столов-ящиков тоже не обошлась. Не могут они теперь обойтись без ванн. Ванн в российском театре стало так много, что можно собрать целый фестиваль, состоящий из спектаклей, где в центре внимания – универсальные ванны.

Возвращаясь к постановке удмуртского театра: это был бы сильный спектакль, если бы не слова Пушкина. Пушкин только путался под ногами. Он был похож на стартовую беговую колодку, от которой надо было оттолкнуться и бежать – бежать сразу во все стороны.

В небольших количествах пушкинские строки спектаклю не повредили бы. Например, на ура прошла «творческая встреча» Сальери со зрителями, с которой спектакль начался. Концовка спектакля, где вульгарный завистник Сальери с рюмкой вскакивает на стол и устраивает «пляски на пьяных столах», тоже не противоречит замыслу Пушкина. По крайней мере, это не то, что мы в 2014 году видели в исполнении артистов Театра на Таганке, когда, по сути, величественные Моцарт и Сальери были равны и, смотрясь в зеркало-камертон, являлись отражениями друг друга.

В «Маленьких трагедиях» русского драматического театра Удмуртии с первых секунд никаких сомнений нет, кто здесь Моцарт, а кто делает музыкой деньги. В этом спектакле вообще масса достоинств (например, сцена с бокалами, на которых Моцарт начинает играть и никак не может остановиться. Ему всё мало - и музыки, и бокалов).

И всё же можно понять тех зрителей, которые досрочно покинули спектакль.

Как написал Иосиф Бродский, которого в удмуртских «Маленьких трагедиях» почему-то обильно цитируют: «По положению пешки догадываешься о короле, // По полоске земли вдалеке - что находишься на корабле…»

Однако в этой постановке используется всё, что можно: пешки, слоны, ладьи, шашки, кегли, фигли-мигли… Авторам спектакля мало полоски земли вдалеке. Они тащат на сцену огромные заведомо неподъёмные пласты.

Режиссёр напоминает скупого рыцаря, который набивает сундук бесспорными драгоценностями: «Примечанием папоротника» Бродского, композициями The Cure, Depeche Mode, Джо Дассена… Всех и не перечислишь.

The Cure и Depeche Mode лучше слушать вживую. [См.: А. Семёнов. Лекарство от одиночества; Нарушители спокойствия.] В «Маленьких трагедиях» их музыка напоминает препятствия, которые музыка Моцарта должна преодолеть. Иосиф Бродский, Роберт Смит, Мартин Гор, да и сам Александр Пушкин – это такие пустые ванны на колёсах, которые Пётр Шерешевский наполняет новыми смыслами.

Стартовые колодки на глазах превращаются в тормозные.

Эти «Маленькие трагедии» посвящены измене. Прежде всего, измене чувства меры.

Хотя зрительские претензии касались не только нагромождений и «современной трактовки». Недоумение вызывала игра большинства артистов. Такой уровень до сих пор принято называть «провинциальным». И никакая самоотверженная игра Николая Ротова (Барон) общей картины изменить не могла.

И всё же естественный отбор (он же – исход) зрителей привёл к тому, что добрая половина из дождавшихся конца спектакля приветствовала участников «Маленьких трагедий» стоя. Это был успех.

На поклон артисты и режиссёр вышли с песней группы «Ноль» «Улица Ленина».

В Пскове улица Ленина перпендикулярна улице Пушкина.

Окончание следует.