Военный Псков. Часть 3. Обречённые

Оккупация Пскова в июле 1941-го была приговором для евреев, коммунистов и советских военнопленных

9 июля 1941 года Псков был оккупирован войсками гитлеровской Германии. О том, что такое фашизм и нацистская идеология, мы сегодня, пожалуй, знаем намного больше, чем жители Пскова 1941 года. Последний раз на берегах Великой видели немецких солдат 23 года назад, когда в феврале-марте 1918 года кайзеровская Германия заняла Псков незадолго до поражения в Первой мировой войне. Наверняка в городе ещё жили люди, заставшие предыдущий оккупационный режим. Знали ли они, могли ли знать, что теперь в их город вошли совсем другие немцы?

«Спрашивали жидов и коммунистов»

Открытие мемориала на месте концлагеря в Крестах. 1964 год.

Шестилетняя девочка запомнила, как её мама (полячка по происхождению) уговаривала мужа-еврея уехать из города ещё до оккупации: «И помню, что мама уговаривала и просила, и «ты еврей, и ребёнок у нас еврейский, и тебя, и ребёнка расстреляют, и всё, и нельзя». Но отец же не мог бросить, он просто боялся». Это был тот самый банковский служащий, оставленный начальством караулить городские деньги в подвале банка.

Когда город заняли немцы, семья вернулась в свой частный дом на улице Некрасова. Отец некоторое время прятался в блиндажах, вырытых в саду для укрытия от обстрелов.

«В общем, убили какого-то или солдата, или офицера, и по нашей улице ходили и спрашивали жидов и коммунистов. И соседи показали на отца. И отца взяли. И поскольку это было только-только они вошли, и только-только их власть устанавливалась, и всё, они устроили эту показательную казнь. И вот в музее даже фотография – совсем недавно нашли – 10 человек собрали и расстреляли», - рассказывает Римма Моисеевна. [ 1]

Чужые в расовом и идейном отношении, «жиды и коммунисты» подлежали уничтожению в первую очередь. Потом в течение оккупации фашисты будут периодически убивать заложников: вешали или расстреливали десять местных за одного убитого немца.

Свидетелем казней однажды стала Елена Прокофьевна, когда пошла с бабушкой в город за продуктами из своего Лесного посёлка. Десятилетняя девочка живо представила себя на месте одной из жертв:

«И вот, вы знаете, один раз было такое: за одного немца казнили 10 человек псковичей, несмотря на возраст. И женщин, и мужчин, и детей – 10 человек казнили за одного убитого немца. Ну вот кто-то убьёт, или как там что с ним случится – ловили 10 человек и вешали. И виселица - как раз вот пришлось мне посмотреть – была вот здесь, как входишь в собор: здесь ворота, а здесь вот здание стоит, и вот около стены этого здания была виселица. И висели 10 человек, и мне пришлось увидеть это. И я тогда и сильно плакала, и сильно была этим напугана. И бабушке говорю: «Бабушка, мы больше не пойдём сюда никогда, а то и нас поймают». И вот это мне тоже очень запомнилось».

Местом казни стала базарная площадь. Виселицы стояли на месте нынешнего кинотеатра «Октябрь», а место первого расстрела отмечает гранитный камень в сквере перед ПсковГУ, недалеко от ограды церкви Михаила Архангела.

«Их привязали к столбам, вот на месте – вот сейчас камень там стоит, но это не то место, но близко от этого, это было примерно, где пединститут, за Лениным, вот это место. Приезжали крестьяне, привязывали лошадей, и вот такие каменные тумбы, куда можно было привязать телеги, лошади – вот их привязали там и согнали народ, который был на этом на базаре. И расстреляли. И потом увезли, туда увезли, закопали в Ваулино – там карьеры, песок брали – и вот там», - рассказывает Римма Моисеевна о расстреле, в котором погиб её отец.

В памяти пятилетнего ребенка центр оккупированного Пскова остался местом общей скорби – туда «ходили плакать», вспоминает Лариса Ивановна: «Мы при немцах жили, я помню, вот эти столбы, когда все жители ходили плакать, было восемь или десять столбов, заложников брали. Висели наши, эти мужчины, вот там плакали жены, родственники около этих столбов».

Игры в чулане

«Всех псковских евреев» расстреляли в 1942 году. Пятилетняя девочка запомнила, как в оккупированном Пскове ждали расправы их соседи-евреи.

«Я помню, единственное, что в нашем доме жила одна еврейская семья, и я помню, что она каждое утро или вечер заходила к матери и прощалась. Она говорила: «Анна, я к тебе опять захожу прощаться», потому что их гоняли по дорогам и заставляли чистить эти самые… Это во время войны, когда немцы, понимаете?» - рассказывает Лариса Ивановна. Судя по её детским воспоминаниям, в доме появилось много вещей от соседей: «Когда мать уходила одна, не брала меня, а вот эти евреи оставляли уже свою одежду и говорили: «Анна, возьми все у нас, мы все равно погибнем». И я доставала из шкафа туфли и ходила на каблуках. Вот была до чего детская забава».

Чтобы спасти своего «еврейского ребенка», мама Риммы, свободно говорившая на немецком и польском, поменяла дочери фамилию на свою девичью и стала наголо сбривать ее кудрявые темные волосы: «Мама мне объясняла, конечно, что негде мыться, и с трудом мылись в тазике дома – чтобы вшей не было и всё такое». После расстрела отца шестилетнюю Римму прятали – передавали из дома в дом, от одной подруги матери к другой. Находясь дома, девочка не должна была ни шуметь, ни подходить к окнам, ни выходить на улицу.

«Я даже совсем не понимала, что происходит и почему я должна…, - говорит Римма Моисеевна. - Как-то там объясняли…»

Мать, даже после расстрела отца, долго не могла напрямую сказать маленькой дочери, что её могут убить. Но в конце концов пришлось – когда из-за обязательной трудовой повинности женщине пришлось уходить на целый день и оставлять ребёнка одного дома. Римма Моисеевна вспоминает, что для её защиты был приспособлен чулан в большой комнате: «Вот там вынуты были полки, довольно пространное такое помещение, и я должна была вот там находиться. Я не должна была ни громко разговаривать, ни петь песни, ни кричать – ничего. Потихоньку играть».

После войны мама расскажет Римме, что за время оккупации в Пскове выжили только два еврейских ребенка – она и ещё одна девочка, которую после расстрела родителей удочерила учительница музыки.

«Лучше сквозь землю провалиться, только не в плен!»

Первые самые массовые жертвы войны – советские военнопленные. Город буквально зарос «шталагами». Большинство содержались в ужасающих условиях – немецкая армия, даже если и собиралась заботиться о содержании военнопленных, оказалась не готова к такому их количеству. Пскович, встретивший войну в 12-летнем возрасте, вспоминает, что некоторых пленных отпускали на поруки к родственникам, «если кто-то из родственников узнавал, что есть вот родственник в лагере, и мог представить документы обосновывающие». Таких «счастливцев» были единицы.

Выбираясь зимой из дома «на добычу дров» (за ними приходилось ездить в Корытово, а можно было тайком ломать заборы), в районе ул. Максима Горького Василий Тимофеевич регулярно сталкивался с рабочими командами, выносившими трупы: «И вот рабочие команды выносили умерших военнопленных на носилках мимо нашего дома и шли туда, в сторону здания, где сейчас госпиталь ветеранов, – вот куда-то дальше. Там остался еще с довоенного времени – видно, намечали что-то строить – большой котлован такой, да, и в котловане прямо складывали их как штабелями. Этому я очевидец, то, что я видел».

Трагедия солдат, которым прислали гвозди вместо снарядов, разворачивалась на глазах у Елены Прокофьевны, жившей недалеко от нефтебазы. Лагерь для военнопленных фашисты стали строить прямо напротив её дома: «Вот здесь поле между Берёзкой, между аэродромом, между нефтебазой, между Крестами – здесь большое поле, может, ездили когда. Ничего там не построено, на этом поле ничего нет». С левой стороны по Крестовскому шоссе снесли все дома, поставили трехъярусное проволочное ограждение и вышки с прожекторами. Девочка наблюдала, как с каждым днем пленные слабели и умирали у неё на глазах:

«Мне было всё видно, как эти пленные там находились, за этим проволочным заграждением. Трехъярусная [ограда]: вот одна, значит, была очень высокая, вторая пониже, третья ещё ниже. Вот, так что оттуда никак не уйдёшь, и прожекторами освещалось. А там вот, где сейчас школа, были там ворота большие. Ворота большие, и из этих ворот каждый день выводили пленных на работу. По восемь человек их вот так в ряд – и дальше. И вот они идут, а которые слабые такие – цепляются за шею друг другу, за одного держатся, за другого. А этот идёт и его руки-то отбирает. И этот отбирает, и он падает. И вот так пока эти начинали с 6, наверное, утра и до 9 – всё и шли, несколько тысяч. И вот пока они пройдут, несколько этих лежит – то ли трупы, то ли полуживые. И вот немцы идут – штыком и в канаву. Штыком прикалывают. Добивали сразу на дороге».

Потом, вспоминает Елена Прокофьевна, на дорогу выезжала «фура немецкая, такая, в виде вагона, длинная, запряжённая четырьмя лошадьми», и здоровые военнопленные, у кого ещё были силы, собирали за руки, за ноги оставшиеся на земле тела: «И вот так этой фурой увозили».

В свои 10-11 лет девочка запомнила наизусть песню, которую каждый вечер пели пленные в первое военное лето, пока ещё были здоровые и сильные. Песня называется «Аникуша», и Елена Прокофьевна поёт её во время интервью. Поёт и срывается на слёзы: «Вот я только прошу: если что, только не плен, только не плен. Лучше умереть, лучше, как говорится, сквозь землю провалиться, только не в плен!Неужели мне и в старости это придётся, опять возвратиться…» - мы записывали интервью в те дни, когда государственные телеканалы особенно интенсивно рассказывали о «фашистах на Украине».

«И две зимы, две зимы – одни умирали, другие заполняли и опять умирали», - Елена Прокофьевна вспоминает, что пленные круглые сутки проводили на открытом воздухе – бараки для тех, кто выжил, были выстроены только к 1943 году: «А там, вы знаете, сидят они, жмутся друг к другу, какими-то фанерами накрываются или железяками покрываются, что и дождь, и снег. И вот друг друга раздевают, напяливают на себя. Этот слабый – а тот напяливает на себя там [что у него было], подстилает под себя. Ведь мне всё было видно, как на тарелке».

Тела погибших увозили «туда вот, где строился потом кинотеатр, в Крестах». На месте массового захоронения военнопленных в послевоенные годы был установлен небольшой обелиск. Сегодня это не самый известный в Пскове памятник.

Светлана ПРОКОПЬЕВА

1. По договоренности с информантами имена и фамилии героев изменены.