Военный Псков. Часть 8. Родные руины

Возвращаясь из эвакуации или плена к своим домам, псковичи находили либо пустое место, либо новых жильцов

Анатолий Филимонов в книге «Поднятый из руин» приводит данные, что из 3 тысяч довоенных зданий в Пскове в ходе освобождения в июле 1944 г. были разрушены полностью 1380, а еще 435 – наполовину. Дети войны, вернувшиеся вместе с родителями в Псков в 1944-45 гг., вспоминают о состоянии города не в цифрах, а в зрительных образах. От вокзала был виден Троицкий собор, рассказывают очевидцы.

Церковь Михаила Архангела, развалины домов Василия Николаевича Хмелинского и Семена Николаевича Хмелинского. Фото: pleskov60.ru

Если оккупанты заняли в июле 1941 г. цветущий, полный жизни город, то освободителям Пскова в июле 1944-го достались руины. Что не было сожжено немцами при отступлении – разбомбила советская и немецкая артиллерия во время боев за город. То немногое, что осталось, было заминировано. Но в город уже возвращались люди, и их первой задачей было найти крышу над головой – в самом буквальном смысле.

«Туда заползали и там жили»

Наталье Модестовне [ 1] было пять лет, когда она с бабушкой и дедушкой вернулась в Псков осенью 1944 года. «И здесь уже были люди, которые настроили земляночки, рыли чего-то в земле и туда заползали, и там жили», - вспоминает она. Семилетняя Александра Николаевна вернулась с родителями в родной город на полгода позже, в мае 45-го. Первую ночь семья провела на вокзале, рядом с компанией беспризорников.

«Моя мама говорит, мы ночевать, ночь, в общем-то тепло довольно-таки, а на соседних путях мальчишки, беспризорники костры жгут», - Александра Николаевна вспоминает рассказ матери о первой ночи в Пскове.

У семьи, вернувшейся из Латвии, с собой было два мешка картошки. Мать решила накормить соседей по ночлегу – и те по мере возможности отплатили добром за добро: «Ей жалко этих ребят-то стало, она набрала картошки, пришла к ним и говорит: ребята, у вас есть ведро? Они говорят: есть. Ну нашли где-то там ведро, она им набрала картошки, говорит: вы сварите ее или спеките и ешьте. Ну они сварили все, видимо, поели. Потом пришли и говорят: тетка, ты можешь спать, тебя никто не тронет, можешь спать спокойно, твое барахло тоже никто не тронет». Утром семья ушла устраиваться на новое жилье – отец нашел в городе родственников, у которых уцелел дом.

К маю 1945-го уже успели разобрать часть руин и восстановить некоторые здания. Александра Николаевна вспоминает, что уже было отремонтировано здание завода «Псковмаш» на Октябрьском проспекте, стоял Дом Советов, красный кирпичный дом на Октябрьском, 22 и другие. Но при этом в городе практически не было деревьев: «Деревья, по-моему, были все срублены, спилены. Я даже хорошо помню вот такие огромные пни, низко так спилены. Летний сад выпилен был. По крайней мере, с краю тут ничего не было».

В основной своей части Псков представлял собой один сплошной завал. Плачевное состояние города особенно бросалось в глаза тем, кто возвращался из эвакуации, то есть не был свидетелем боевых действий и постепенного разрушения всего вокруг. Борис Натанович, вернувшийся из эвакуации осенью 45 года, на месте своего дома в самом центре города обнаружил руины: «Дело в том, что когда Псков взяли, там вообще всё разбито было. Вот эти двухэтажные домики, и несколько одноэтажных, и склады овощные - все были разбиты». От берега Псковы и до церкви Михаила Архангела, где до войны был плотный жилой район, не осталось ни одного целого здания. Сохранились некоторые дома на Запсковье, на ул. Герцена. Сохранился двухэтажный домик на ул. Леона Поземского – «там, где сейчас сквер сделан, его потом после войны разобрали».

«Они увидели – дома нет»

Первое, куда шли люди по возвращении в город – посмотреть на свой собственный дом, но в большинстве случаев находили обгоревшие руины. Однако вернуться на пустырь следовало хотя бы ради того, чтобы отыскать вещи, спрятанные в подвалах или закопанные в саду. Ирина Александровна рассказывает, что семья ее отца откопала на месте сгоревшего частного дома документы и вещи: «Они все закапывали. Часть раскапывали, там одежду раскопали, а часть не раскопали».

Наталья Модестовна вспоминает, что ее родные нашли спрятанные вещи в испорченном, сознательно загубленном состоянии: «А вот мы когда после войны приехали, там был колодец, и в колодец даже вещи были покиданы…». В колодце, например, ее бабушка обнаружила свою швейную машинку – очень ценную вещь в те времена.

В условиях, когда две трети жилых домов были частично или полностью уничтожены, хозяевам уцелевшего жилья пришлось потесниться. Если была возможность, родители с детьми съезжались с бабушками и дедушками. Пожить пускали любые дальние родственники, у которых сохранился дом. Если таких родственников не было – шли к знакомым или соседям. Так поступила семья отца Ирины Александровны: «Когда они сюда вернулись на родину, они увидели – дома нет. Там несколько домов стояло по берегу, и вот они к знакомым Писуковым попросились пожить. Где оставались постройки, там люди и жили, которые возвращались».

Другие пытались приспособить под жилье «ничейные» постройки, в том числе такие, которые в принципе были не пригодны для жилья – без отопления и коммунальных удобств. Мама Ларисы Ивановны заняла две комнатки в немецком бараке: «Замерзали, холодно было. Буржуйки стояли. Просто буржуйки. Ставили буржуйки, выход в окно. Потом некоторые печи стали ставить себе. Долго прожили в бараке, долго».

Прожить в этих бараках людям придется не месяц и не два – временное приспособленное жилище станет для многих единственным домом на долгие годы. Городским детям в послевоенное время пришлось привыкать к новым и отнюдь не лучшим условиям – туалет на улице, городская баня раз в неделю.

Под жилье приспосабливались и бывшие производственные здания. Жилые комнаты обустраивали в уцелевших коробках учреждений, заводов и фабрик. Семье Марии Владимировны, чей большой частный дом на углу Фабрициуса и Кузнецкой сгорел во время войны, выделили помещение на ул. Бастионной, где жили и другие люди: «И сказали: восстанавливайте, у вас две комнаты будет. Отец начал восстанавливать. Так, более-менее восстановил две комнатки смежные, а потом это здание вошло в состав площадей Кондитерской фабрики. Там выпускали пряники сразу после войны. Пряники обыкновенные, а потом конфеты-подушечки – это мы всё видели, потому что шелуха от клюквы лежала такими большими кучами».

Церкви сразу после войны использовались как угодно, только не по прямому назначению. Семилетняя псковичка, которая вернулась в Псков в 1945 году, обратила внимание, что практически все псковские храмы пострадали от бомбежек, но уже были приведены в более-менее нормальное состояние и приспособлены под складские помещения. Александра Николаевна как человек неверующий в свои семь лет с пониманием отнеслась к подобной практике: «В каждую церковь бомба попадала, многие очень сильно были разрушены. Но когда я вернулась в 45-м, они уже были, знаете, как-то залеплены, окна заколочены. В них были склады. Ну а куда столько церквей-то?»

«А нам дали ваш дом»

В уникальной ситуации оказались люди, не вернувшиеся, а присланные на восстановление города по решению властей. Некоторые оказались в Пскове уже летом 1944-го, одновременно с советскими войсками. Они точно так же должны были искать себе пригодные для жизни помещения – но, в отличие от коренных псковичей, были вынуждены занимать априори чужие дома. 12-летний Анатолий Иннокентьевич приехал в Псков в 1944 году из Ленинграда – отец получил назначение на высокую должность. Он вспоминает, как нашла жилье его семья: «Отец работал в Ленинграде заместителем председателя облпотребсоюза. А когда освободили Псков, его перевели сюда в 44-м году. В 44-м году мы и переехали сюда. Псков весь разбитый был, жить было негде. Тогда новое руководство области – они разрешили ходить и искать: где найдете подходящее жилье, где можно жить - там и поселяйтесь, и живите». Семье, можно сказать, повезло – в квартиру, которую они заняли на улице Гоголя, не вернулся никто из хозяев. В других случаях возникали конфликты.

«У деда был домик, который он купил перед войной, он там жил. Бабушка умерла, а дедушка, тётя и дядя жили в этом доме», - рассказывает Борис Натанович. Когда осенью 45 года его семья вернулась из эвакуации, оказалось, что дом на ул. Некрасова занят сотрудниками КГБ, милиции и других госучреждений. «Я хорошо помню: Николаев, с овчаркой огромной, он не пустил. А со двора Тимофеевы – очень такая положительная женщина, у них один сын был. Потом им дали жилье на Советской улице, они переехали и там уже жили. А так мы примерно год, пока деду документы все утвердили, жили на кухне».

У тех, кто возвращался из эвакуации, еще были шансы подтвердить свое право на жилье – документы были в сохранности. Угнанным на принудительные работы было сложнее: бумаги во время мытарств запросто могли быть утеряны. Семья Елены Прокофьевны лишилась документов на свой дом во время возвращения домой, когда беспризорники украли у тринадцатилетней девочки мешок с продуктами и вещами. И, как назло, их уцелевший домик был занят чужими людьми: «И вот приехали мы к Берёзке, выходить стали с вагона, а Люся и говорит: «Мама, с нашей трубы дым идёт, папа печку топит». А всё голо, всё пусто – ни домов нет, ничего, со станции всё до нашего дома видно, и она увидала дым с трубы… Приходим – и на самом деле люди живут. И нас домой не пускают. Мама говорит: «Так это мой дом» - «А нам дали ваш дом. Муж работает железнодорожником, и нам дали жильё». Мама говорит: «Так вы меня пустите, хоть на кухне я буду жить, вы живите в комнате, а мы хоть на кухне будем жить, это ж ведь наш дом». Так вот, пока соседи какие вернулись, мама выхлопотала новые документы для дома, и тогда этим дали другую квартиру, и они выехали. А 6 месяцев жили так – на кухне. Не постелить, ничего».

В общем, это обычная история: если дом не разрушен, то он уже кем-то занят. В любом случае, хозяева были вынуждены входить в ситуацию и мириться с тем, что в их квартире поселились чужие люди – как минимум на какое-то время. С такой же ситуацией столкнулся и Василий Тимофеевич, вернувшийся с мамой и сестрой в Псков в июле 1945 года: «Сходили мы сразу посмотрели: жить-то где? Ну, дом наш цел… Подошли мы к своему дому – наша комната занята семьей. Тогда в ЖЭК обратились – что, как нам дальше-то быть? Сказали: семья, которая в вашем доме в вашей комнате живет, они строят дом, вот когда построят - тогда вы опять займете это помещение».

Целый год семья Василия Тимофеевича жила у родственников, которые перебрались в Псков из Палкинского района. Их родная деревня оказалась в эпицентре военных действий, на передовой – «вот прямо по деревне [были прорыты] все окопы, и на этом месте уже ничего не осталось» - поэтому после войны люди перебрались в Псков и построили себе дом на ул. Песочной.

Это не уникальный пример. Уцелевшие жители сожженных деревень переселялись в областной центр, который остро нуждался в рабочих руках. Город нужно было отстроить и заселить практически заново. В истории Пскова открывалась новая, пустая страница.

Светлана ПРОКОПЬЕВА

1. По договоренности с информантами имена героев изменены.

См.: С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 1. Родом из города-призрака // «ПГ», № 26 (748) от 8-14 июля 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 2. «Всё в огне, как будто горит земля и небо» // «ПГ», № 28 (750) от 22-28 июля 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 3. Обречённые // «ПГ», № 29 (751) от 5-11 августа 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 4. Выживание под страхом смерти // «ПГ», № 31 (753) от 19-25 августа 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 5. «Нас погрузили и повезли» // «ПГ», № 33 (755) от 2-8 сентября 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 6. Западное рабство // «ПГ», № 35 (757) от 16-22 сентября 2015 г.; С. Прокопьева. Военный Псков. Часть 7. Домой // «ПГ», № 37 (759) от 30 сентября - 6 октября 2015 г.