«Ядовитейший Александр Сергеевич»

29 мая 1912 года в письме, отправленном из деревни Клеевка Себежского уезда Ивану Бунину, Александр Черемнов написал: «Решительно, в России пока один поэт - вы, а когда я начну писать стихи, - будет двое». Черемнов был известный шутник, но в этих словах содержалась не только шутка. Он рассчитывал на признание. В Пскове улицу именем поэта Александра Черемнова назвали в 1992 году, но посмертной известности это ему не прибавило.

«Поддержите хоть вы - запуган я критиками»

Улица Черемнова находится там же, где и многие другие псковские улицы с литературными названиями – на окраине города. В бывшем посёлке Козий Брод. Улица Черемнова пересекается с улицей Муйжеля. Рядом находится улица Спешнева, названная в 1990 году в честь Николая Спешнева – прототипа Николая Ставрогина, героя романа Фёдора Достоевского «Бесы».

Об Александре Черемнове «ПГ» рассказывала в июле 2012 года. Это была статья о пребывании Ивана Бунина в июле-августе 1912 года в Себежском уезде в имении Клеевка в гостях у помещицы Марии Миловидовой.

С литератором Черемновым (его принято считать приёмным сыном Марии Миловидовой) Бунин впервые пообщался 26 декабря 1911 года в Италии - на острове Капри.

С Марией Миловидовой Александр Черемнов познакомился тогда, когда приехал к своей сестре Пелагее (она же - Полина), вышедшей в этих краях замуж.

Владелица имения Клеевка Сутоцкой волости Миловидова, взявшая над Черемновым покровительство, помогла начать курортное лечение в Алупке, а потом, по совету Горького, - организовала поездку в Италию, на остров Капри. Марии Павловне было 55 лет, а Александру Сергеевичу 26 лет.

В Клеевку (местные жители чаще произносят название «Клеевка» на свой лад – КлюЁвка) пригласил Бунина Черемнов.

Бунин приехал вместе с женой Верой Николаевной и сыном двоюродной сестры Николаем Пушешниковым, переводившим на русский книги Киплинга, Голсуорси, Джека Лондона, Диккенса, Тагора. Спустя сто лет пребывание в гостях у Миловидовой и Черемнова усилиями псковского краеведа Натана Левина в Себеже и окрестностях стало отмечаться Бунинскими чтениями.

В газетном интервью 1912 года Ивана Бунина спросили: «Где вы провели это лето?» «По своему излюбленному обыкновению, в русской деревне, - ответил писатель. - Нынешнее лето прошло весьма продуктивно и дало, кроме того, массу интересного материала. Гостил, между прочим, у Александра Сергеевича Черемнова, сотрудничающего стихами в сборниках «Знание».

В регулярно выходившем в начале ХХ века литературном сборнике «Знание» Александр Черемнов был в числе трёх авторов, публиковавшихся чаще всех. Ещё двумя авторами были Горький и Бунин.

Александр Черемнов

Но Черемнов всероссийской славы не имел. Поэтому требовалось объяснять – кто он такой. Тем более это требуется объяснять сейчас. Среднестатистический пскович о Черемнове знает примерно столько же, сколько об улице Черемнова. То есть ничего.

В кратких справочных материалах обычно пишут: «Александр Сергеевич Черемнов (1881-1919) - известный поэт-«знаньевец». Его идейно-художественное развитие шло под непосредственным воздействием Горького» или просто: «входил в круг Горького». В этом самом «круге» - в доме Горького на Капри - знакомство Бунина с Черемновым и произошло. Через полгода они встретились в Себежском уезде. В Клеевке двоюродный племянник Бунина Пушешников переводил трагедию Генриха фон Клейста «Пентесилея» - про царицу амазонок Пентесилею, а Черемнов ему помогал.

Совместную работу над переводом Черемнов предвкушал заранее, 12 июня написав в орловское имение Глотово Бунину из Клеевки заказное письмо, заканчивавшееся словами: «Радуюсь, что Николай Алексеевич приедет в Клеевку сам-друг с Клейстом. Авось, из этого Клейста мы сварим общими силами хороший клейстер...» В этом же письме, чуть выше, упоминается и псковский писатель Виктор Муйжель: «…питерское дело помирает медленной, но неизбежной смертию. Изда-писатели переругались и поразъехались, и сидит Витька Муйжель один-одинёхонек…» (Публикацию переписки Черемнова с Буниным -1912-1917 годов - в своё время подготовили Л. Н. Афонин а и Л. К. Куванова).

С изданием перевода «Пентасилеи» ничего не вышло – опередил Фёдор Сологуб и его жена Анастасия Чеботаревская. Они перевели и издали трагедию раньше.

Частично сохранилась переписка Бунина и Черемнова. За полтора месяца до приезда в Себежский уезд (он тогда входил в Витебскую губернию) Иван Бунин написал Черемнову: «С трепетом жду отзыва в «Заветах». Поддержите хоть вы - запуган я критиками. Есть милостивые, но есть и свирепые: начинают во здравие: «дивно, красочно, сильно ...» и т. д. и т. д. А в конце: «а всё-таки барин, погромами запуган ...» Больше всех, кажется, Амфитеатров старается: на днях написал в «Одесских новостях», что я «головой выше и Горького, и Андреева, и Куприна», но ... но совсем не имею любви...»

Сегодня эту звучит странно. Бунин совсем не имеет любви?

«Буду развивать в себе помаленьку и любовь, - обещает Бунин Черемнову. - Да боюсь, что поздно - ведь слышали? – юбилей мой осенью 25-летний». Бунину в 1912 году исполнялось 42 года, но за «литературную любовь» он в полной мере возьмётся позже, когда начнёт сочинять «Митину любовь» и «Тёмные аллеи».

«Поздравляю с саном сатирика. Купили ли уже бич?»

К 1912 году Бунин, казалось бы, был уже общепризнанным писателем (четверть века в литературе), лауреатом Пушкинской премии. Но в поддержке литературных критиков всё равно нуждался. Его продолжали сильно критиковать, если не унижать («струсил», «утратил чувства художественного правдоподобия», «пришлый интеллигент», «ужас и безумие», «только грязь, грубость, озлобленность и т.п.», «городской господский перепуг его пред новым мужиком»). Этим славился не только Александр Амфитеатров, но и Григорий Полонский, Александр Яблоновский… Яблоновский после прочтения бунинской «Деревни» написал: «возмутительная, насквозь лживая книга».

Не промолчал и Виктор Муйжель, в 1911 году напечатавший в «Живом слове» статью «На господском положении». Там говорится: «Из окна вагона-ресторана скорого поезда так же, как из просторного помещичьего тарантаса (…) видел автор деревню с её пьяными, больными, купающимися, возвращающимися с базара мужиками (…) Он не был в деревне».

Бунин, конечно, в деревне был, подолгу жил, но, как уверяли многие, якобы её не чувствовал. После пребывания в Клеевке ничего не изменилось. И тем важнее Бунину было мнение таких людей как Черемнов. То июньское письмо, адресованное Черемнову, Бунин завершил словами: «Пока до свидания. Ждём вестей от вас (и пародий от вас, Александр Сергеевич!)»

В тот момент Черемнов действительно рассчитывал сделать себе литературное имя с помощью сатирических произведений. Сегодня их почти никто не вспоминает, но в 1912 году в Черемнова верил не только Бунин, но и Горький. Спустя два месяца после отъезда Бунина из Клеевки Черемнов ему написал: «На этих днях получил письмо от Горького. Зовёт меня в «Современник», который реформирован, принять участие в отделе политической и общественной сатиры, где, кроме нас, будут подвизаться ещё: Амфитеатров, Саша Чёрный и Николай Иванов из «Киевской мысли». Посрамим мы с Максимычем Аверченку и Тэффи».

Сатира Аверченко и Тэффи до наших дней дожила, а вот о сатире Черемнова не слышно ничего. Хотя Бунин в тот раз ответил: «Поздравляю с саном сатирика. Купили ли уже бич?»

 Но одного бича для сатирика мало.

У Бунина было стихотворение «Степь», написанное вскоре после отъезда из Клеевки, в сентябре 1912 года: «Синий ворон от падали //Алый клюв поднимал и глядел, // А другие косились и прядали. //А кустарник шумел, шелестел». Черемнов написал на это стихотворение пародию: «Синий Бунин от падали // Острый клюв подымал и глядел,// А лакеи косились и прядали,// А Серена шагал и блестел...»

Фото: на обороте надпись Бунина: «В имении поэта Черемнова в Вит<ебской> губ. Лето 1912 г. 1-й ряд Н. А. Пушешников и В. Н. Бунина (Муромцева) 2-й ряд. Приемная мать Черемнова, я, Черемнов».

В одном из писем Бунин обращается к Черемнову: «Ядовитейший Александр Сергеевич», хотя, бывало, обращался и по-другому. «Дорогой Клеевский барин», например, а чаще всего – просто «Дорогой Александр Серегеевич».

Горький его уговаривал бросить писать пародии и басни, и заняться более серьёзными вещами. Вроде бы, уговорил. О Черемнове сегодня если и вспоминают, то скорее называют его серьёзные вещи – сонеты, стихи на религиозную тему. У него получалось примерно так: «Пилат умыл в молчаньи руки, // Неумолим синедрион, // И тихий стон великой муки // Безумным ревом заглушён…» («Симон Киринейский»). Пародией, памфлетом или басней это уж точно не назовёшь. Хотя как на это посмотреть…

К тому же, Черемнов многие годы болел туберкулёзом, и шуточные стихи, наверное, помогали ему на какое-то время отогнать мрачные мысли. К несчастью, не насовсем. Иначе бы он не покончил жизнь самоубийством. Но это произойдёт уже после революции.

Пытался Черемнов сочинять и прозу. «Я тоже пишу прозу. С непривычки стыдно и страшно. Всё хочется погуще и выходит густо, как застывший гуммиарабик», - писал Черемнов Бунину.

Гуммиарабик – это твёрдая прозрачная смола, состоящая из высохшего сока акаций. Когда он описывал свою прозу, то объяснял, что пишет «в игривом роде, в стиле Аверченки и Горького». Твёрдая смола и игривость не сочень сочетаются. Странным образом здесь Черемнов объединяет Аверченко и Горького. Оказывается, по мнению Черемнова, у Горького был игривый стиль (образцом служили горьковские «Русские сказки»).

Разумеется, в общении с Буниным Черемнов был лицо заинтересованное. Общение с Буниным (как и с Горьким) его возвышало. Он тянулся за знаменитостями. «Только с вами я становлюсь умным человеком и чувствую себя писателем, - писал он Ивану Бунину, - вдали же от вас и долго вас не видя, я делаюсь глупее всякого Дмитрия Цензора…»

Петербургский поэт и прозаик Дмитрий Цензор в Пскове выступал неоднократно – и до революции, и после. Одно из выступлений прошло, судя по заметке в апрельской газете «Псковский вестник» 1918 года, во время немецкой оккупации (это было благотворительное выступление в пользу тридцати шести детей приюта «Ясли» в воскресенье 21 апреля в Народном доме имени Пушкина). О Цензоре тоже можно было написать подробнее, но улицы его имени в Пскове нет, а улица Черемнова есть. Это связано ещё и с тем, что Черемнов был свой, местный. Он здесь не только жил и выступал (одно из первых своих стихотворений «Памяти Пушкина» восемнадцатилетний юноша прочёл в псковском Летнем саду на 100-летнем юбилее поэта в 1899 году). Черемнов и родился поблизости – в Порховском уезде в селе Филиппово Вышегородского прихода. Крестили его в Богоявленской церкви погоста Вышегород. Его мать Мария Александровна похоронена в Пскове на Дмитровском кладбище.

Черемнов закончил Псковскую учительскую семинарию, преподавал в земской школе села Сенно Изборской волости Псковского уезда. Свои стихи печатал в «Псковском городском листке» и постепенно пробился, в том числе в столичные издания – в журнал «Отдых», в альманах «Знание», а позднее удостоился отдельной книги. Три имени (Бунина, Горького и Черемнова) в одном номере столичного издания объединили страницы сборника «Знание» за 1905 год. Горький напечатал там пьесу Горького «Дети солнца», Бунин – цикл «Восток», а Черемнов опубликовал свой перевод с польского поэмы социал-демократа Густава Данилевского «На острове».

Над островом высоким караваны
Лучистых звёзд плывут, и между них
Путь Млечный тихо вешает туманы
Серебряные... Берег моря тих…

Это произведение на редкость романтическое. Разъярённое кипение волн, гроза разражается адом, злой демон мира, русалки… Несмотря на неизбежную мрачность, в поэме есть заряд надежды.

Сегодня там не видно ничего,
Но кто пробьёт туманы взором духа -
Увидит он дружины торжество,
И песнь победы долетит до слуха.

«Везёт вам, дорогой мой, как утопленнику»

На Бунинских чтениях 2012 года, приуроченных к столетию приезда Бунина в Клеевку, доктор филологических наук из Псковского государственного университета Аида Разумовская прочла доклад «Поэтический мир Александра Черемнова». Его поэтический мир формировался под влиянием Владимира Соловьева (Черемнов был ровесник Блока и Белого). Так что в стихах есть мотивы символистов, иррациональность, подсознательность, эротические мотивы, сплетение язычества и христианства, античная образность…

Стихотворение «Безмолвный гнев» открывается строфой: «На трупах трупы. Слепая злоба // На пир кровавый ведёт полки. // Орудий грохот - как голос гроба; // Как взоры смерти, горят штыки…»

Не менее показательно стихотворение «Ревность»: «Брела походкою убитой... // Сняла венчальное кольцо... // Потупив взор, вуалью скрытый, // Взошла тихонько на крыльцо - // И молча влагой ядовитой // Плеснула в женское лицо». Декаданс не незамутнённом виде. Кислота без примесей.

В «Экстазе» Черемнова сконцентрированы почти все темы, о которых говорила Аида Разумовская: иррациональность, подсознательность, эротические мотивы. Без непременных мотивов смерти тоже не обошлось (в данном случае о них напоминает Валькирия): « Ты предстала, как смерть. // Заградила нага путь, // Приковала смущенные взгляды, // Как тигрица, метнулась и бросила в грудь: // "Оробели, трусливые гады?!" // И никто не узнал дорогого лица... // Но, сплотившись, под звуки напева, // Мы отхлынули прочь - умирать до конца...»

«До конца» умер Черемнов в 1919 году. А нам остались его стихи и письма, прежде всего ценные тем, что они адресованы знаменитостям – Бунину, Горькому... Бунина в письмах он именует: «Дорогой генерал», «милый генерал», «дорогой мой Князь русской поэзии!», «любимый мой», «милый академик и мореплаватель!»…

1 ноября 1913 года Черемнов из Клеевки написал Бунину одно из самых шутливых писем: «Я знал вас скромным писателем и академиком, а ныне вы - почётный член московской оппозиции российскому правительству и с высоты инцидента смотрите на мою плешь. Везёт вам, дорогой мой, как утопленнику. Помните, я говорил в Клеевке, что вам для биографии необходимо учинить что-нибудь эдакое экстраординарное: вздуть Леонида Андреева, или жениться на четырех египтянках… Теперь в этом нет надобности,- само пришло».

Черемнов имел в виду инцидент, произошедший в ночь с шестого на седьмое октября 1913 года в ресторане «Славянский базар». Давался банкет в честь «Русских ведомостей» - с участием Бунина. Мелкий бытовой конфликт благодаря полиции раздули до такой степени, что дело приобрело политический оттенок всероссийского масштаба.

По версии Бунина, изложенной письменно в газете, дело обстояло так: «После того как пристав Строев запретил сперва произнесение речей, а затем и чтение приветственных депеш и потребовал, чтобы публика очистила залу ресторана, я, находившийся поблизости от места председателя банкета кн. П. Д. Долгорукова, сказал, обращаясь к приставу: "Но позвольте мне допить кофе", - и пристав резким и властным тоном, оскорбительным для всякого ни в чём не повинного человека, крикнул, кто я такой. Я назвал себя, подал свою визитную карточку, но пристав почему-то не удовольствовался этим и, потребовав, чтобы я следовал за ним, двинулся вперёд среди густой толпы, нас окружавшей. Я вослед ему спросил, почему и куда должен я идти, причём, желая обратить внимание на свои слова, машинально коснулся его рукава. И тут-то произошло то, что обычно происходит в подобных случаях: пристав крикнул, что я не умею держать себя, что я хватаю его за рукав, и что он усматривает в этом оскорбление…»

Власти сочли произошедшее нарушением закона. Делу дали ход. Московский градоначальник передал прокурору окружного суда «дело о почётном академике И. А. Бунине по обвинению его в оскорблении действием представителя полиции». Российские газеты и журналы живо отреагировали на «оскорбление» и обвинение.

Юристы бросились обсуждать, что же грозит писателю, поднявшему руку на полицейского пристава при исполнении обязанностей. Один из вариантов был такой: «Вероятно, его поступок постараются подвести под 285 ст<атью>. Эта статья карает тюремным заключением от 8 месяцев до 2 лет с лишением некоторых особенных прав и преимуществ». Историю с Буниным ещё раз вспомнили уже в наше время, когда тоже на пустом месте в России стали возникать уголовные дела, где фигурировали «пострадавшие» полицейские со «сколотой зубной эмалью».

Иван Бунин, по показаниям свидетелей и его собственным словам, в ресторане никакой агрессии не проявлял. Более того, когда пристав Строев заявил об оскорблении, писатель произнёс: «Если так, виноват». Однако пристав был настроен решительно. Извинений не принимал. Видимо, само появление полицейского на банкете уже давало понять, что власти по отношению к собравшимся вольнодумцам готовы применить некие меры воздействия. Строев извинений не принял, привёл других полицейских, после чего увёл Бунина в отдельную комнату. В это же самое время была предпринята попытка потушить электрический свет в банкетном зале – несмотря на то, что посетители ресторана (в том числе художник Васнецов, мировой судья Муромцев, почётный академик Овсянико-Куликовский) не разошлись.

В отдельной комнате Бунину предложили подписать протокол.

«Протокол я, конечно, не подписал, - чуть позднее объяснился Иван Бунин, - и ввиду его многих неточностей, и ввиду того, что и в нём было утверждение, что я "дёрнул" пристава за рукав, что я грозил криком и "взглядами" и что я "не пожелал" назвать своего постоянного места жительства, хотя я несколько раз повторил приставу, что живу я то в деревне, то в Москве, то на Юге, то за границей, а в настоящее время - в "Лоскутной" гостинице…»

Бунин и Горький.

Событие в глазах читающей публики было возмутительным и анекдотичным одновременно. Поэтому Черемнов в письме так иронизировал.

Сцена в ресторане «Славянский базар» была зафиксирована не только в полицейском протоколе и газетных статьях. Журнал «Новый Сатирикон» откликнулся стихотворением «Рукав»: «Пристава Строева взяв за рукав, // Бунин устроил полемику. // Пристав, глазами в упор засверкав, // Отповедь дал академику...» Написал стихотворение Владимир Воинов. «О, Россиянин! Твой жребий лукав; // Жить на Руси нужно истово. // Ведай: поэту нельзя за рукав // Трогать казённого пристава».

Мог ли быть на месте Воинова Черемнов? Теоретически – да. Но Воинов писал смешнее: «Меру воздействия вмиг изыскав,- // Гордость должна быть приструнена,- // Пристав поспешно повлёк за рукав // "В часть" академика Бунина. // И погрузился печальный поэт // В недра российской полиции, // Ибо "мундира" на Бунине нет, // Стало быть, нет и амбиции. // Умер в печати подавленный звук, // Тихо застыл, как чахоточный, // Ибо писателя взять за сюртук // Может любой околоточный».

Черемнов так писать не мог. Ни Тэффи, ни Аверченко, ни Саши Чёрного, ни даже Воинова из него не вышло. Возможно, сказалась болезнь. Хотя до нас дошли его пародии на Горького, Андреева, Бунина и других («Сказание о святом Максиме Каприйском», «Сказание о Леониде, мнящем ся богоборцем быти», «Квисисана, или Жисть Каприйская», «Сказание о пиите преславном, от дьявола искушённом»).
Нам остаётся читать то, что до нас дошло. И стихи (пародийные или серьёзные) – не самое главное.

«Довольно лирики и баб…»

На фоне других современных ему поэтов Серебряного века фигура Черемнова незначительна. Однако он участвовал в литературном процессе, публиковался и, самое главное, вёл переписку. Именно она привлекает внимание. Что писал ему Бунин? А что в это же самое время писал ему Горький? Что отвечал им Черемнов в ответ?

Горький обсуждал с Черемновым творчество Леонида Андреева и других современников – Зинаиды Гиппиус, Анастасии Чеботаревской… Черемнову это было тем более интересно, потому что именно она, Чеботаревская, вместе со своим мужем Фёдором Сологубом, опередила его, опубликовав русский перевод поэмы фон Клейста (о Фёдоре Сологубе и о его тесной связи с псковской землёй будет отдельная публикация).

У Горького есть статья «Разрушение личности», написанная в 1908 году («Литература наша - поле, вспаханное великими умами, ещё недавно плодородное, ещё недавно покрытое разнообразными и яркими цветами, - ныне зарастает бурьяном беззаботного невежества, забрасывается клочками цветных бумажек /…/ озорство, хулиганское стремление забросать память о прошлом грязью и хламом. Пришёл кто-то чужой, и всё чуждо ему, он пляшет на свежих могилах, ходит по лужам крови, и его жёлтое, больное лицо бесстыдно скалит гнилые зубы»).

Упоминает Горький в статье неких «господ Смертяшкиных», в смысле – поэтов-символистов, в которых он видел ненавистных ему мещан. Наиболее полно Горький высказался на эту тему в сатирических «Русских сказках», по-видимому, служивших Черемнову примером современной сатиры. В «Русских сказках» упоминается книжка «Некрологи желаний, поэзы Евстигнея Смертяшкина». А в письме Черемнову, написанному в августе-сентябре 1912 года, Горький с острова Капри написал: «…девица надела неотразимо прозрачную кофту и всё прочее; приходит куда-нибудь, садится на собственную ногу и всех убеждает, что смерть совершенно неизбежна. Душится какими-то кладбищенскими духами и цитирует в доказательство этого неизвестных поэтов на двух языках, не считая русского». Литературоведы считают, что Горький, описывая «модерн-девицу» Нимфодору Заваляшкину, вдохновлялся персонами Гиппиус, Зиновьевой-Аннибал, Чеботаревской…

Иван Бунин

У Бунина есть стихотворение «Мушкет»: «Видел сон Мушкет:// Видел он азовские подолья, // На бурьяне, на татарках - алый цвет, // А в бурьяне - ржавых копий колья…». 16 сентября 1913 года Черемнов из Клеевки написал Бунину: «Мушкет» ваш - чудо. Я сразу взвился, когда его прочёл. Вот это эпос, т. е. то именно, что нужно. Довольно лирики и баб. Все современные поэты стоят в одной позиции: подняв заднюю ногу на куст. Ах, милый славный, как вам нужно быть здоровым. Как, повторяю это с гордостью, счастлив я жить в одно время с вами…»

Черемнов не удержался и написал дальше: «Скажу вам, не хвалясь: всё это и я бы мог написать... И «азовские подолья», и «на татарках алый цвет», и кости в траве - всё. Но вот чего я никак не мог бы написать, хоть проглоти перо:
Чёрт повил в жгуты,
Засушил в густой крови их чубы.
Вот это самое настоящее и есть…»

Александр Черемнов не только пародировал Бунина в стихах, но и подражал ему – о чём 19 ноября 1913 года и написал Бунину: «А какие морские стихи складываются у меня в голове. Самому Бунину впору, такие красочные:

Морской залив изогнут мягким знаком.
На небе - синька. В море - вохра, ярь.
На корабле внизу, за чёрным лаком,
Сквозь купорос краснеет киноварь.
На глади вод поникшие ветрила,
Как в бирюзе свинцовые белила.

В одном из писем Бунину Черемнов написал: «Если я переживу вас, то непременно напишу о вас большую книгу. Она будет читаться так легко, как романы Дюма. Конечно, из этого не следует, чтобы вы поторопились умереть».

Мемуарной книги не получилось.

Бунин был старше Черемнова на 11 лет, а пережил того на 34 года. Он вовремя покинул Россию. Черемнову далеко уехать было не суждено.

Революция, тяжёлая болезнь, трагическая смерть Марии Миловидовой (в августе 1917 года неизвестный повредил двуколку Марии Миловидовой, и она, ехавшая на ней с горки в Сутоках, разбилась насмерть), депрессия, снова революция, гражданская война, политика «военного коммунизма», бедность. Через некоторое время больной Александр Черемнов, последние месяцы жизни находившийся в Таврической губернии - в Алупке, «...порезал себе вену и принял какой-то яд. Один из друзей нашёл его па берегу моря чуть живым...»

«Мятеж подавлен. В объятья гроба // За жертвой жертву несёт палач. // На поле битвы пирует злоба, // И в бездны неба уходит плач...», - как писал Александр Черемнов в стихотворении «Безмолвный гнев».

Девятнадцать лет он прожил в XIX веке и девятнадцать в XX.